Неточные совпадения
Пьет да ест Васяга, девок портит,
Молодым парням — гармоньи дарит,
Стариков — за бороды таскает,
Сам орет
на всю калуцку
землю:
— Мне —
плевать на вас, земные люди.
Я хочу — грешу, хочу — спасаюсь!
Все равно: мне двери в рай открыты,
Мне Христос приятель закадышный!
Стрелки принялись таскать дрова, а солон пошел в лес за сошками для палатки. Через минуту я увидел его бегущим назад. Отойдя от скалы шагов сто, он остановился и посмотрел наверх, потом отбежал еще немного и, возвратившись
на бивак, что-то тревожно стал рассказывать Дерсу. Гольд тоже посмотрел
на скалу,
плюнул и бросил топор
на землю.
Дело кончилось тем, что Ганна
плюнула на нее, пала
на землю и горько зарыдала.
— Что! что! Этих мыслей мы не понимаем? — закричал Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это мысль наша родная; мы с ней родились; ее сосали в материнском молоке. У нас правда по закону свята, принесли ту правду наши деды через три реки
на нашу
землю. Еще Гагстгаузен это видел в нашем народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! — Бычков
плюнул и добавил: — вот что это он нам теперь значит.
Но без императора всероссийского нельзя было того сделать; они и пишут государю императору нашему прошение
на гербовой бумаге: «Что так, мол, и так, позвольте нам Наполеондера выкопать!» — «А мне что, говорит,
плевать на то, пожалуй, выкапывайте!» Стали они рыться и видят гроб въявь, а как только к нему, он глубже в
землю уходит…
Луна уже скатилась с неба,
на деревья лёг густой и ровный полог темноты; в небе тускло горели семь огней колесницы царя Давида и сеялась
на землю золотая пыль мелких звёзд. Сквозь завесу малинника в окне бани мерцал мутный свет, точно кто-то протирал тёмное стекло жёлтым платком. И слышно было, как что-то живое трётся о забор, царапает его, тихонько стонет и
плюёт.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения. С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти,
плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в
землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Двое мальчишек, деловито заграждавшие путь ручью камнями и грязью, услыхав голос старухи, стремглав бросились прочь от нее, а она, подняв с
земли щепку,
плюнула на нее и бросила в ручей. Потом, ногою в мужицком сапоге, разрушила постройку детей и пошла вниз, к реке.
Он закашлялся, завозился и стал ожесточенно
плевать в костер. Вокруг нас всё было глухо завешено густой пеленой тьмы. Небо над нами тоже было темно, луны еще не было. Море скорее чувствовалось, чем было видимо нам, — так густа была тьма впереди нас. Казалось,
на землю спустился черный туман. Костер гас.
Мартьянов медленно поднял свою ногу, прицеливаясь ею в голову купца. Объедок со сладострастным выражением
на своей физиономии
плюнул в лицо Петунникова. Купец сжался в маленький комок и, упираясь в
землю ногами и руками, покатился
на двор, поощряемый хохотом. А
на дворе уже появились двое полицейских, и пристав, указывая им
на Кувалду, кричал...
Обращение со всеми — материнское… Н-да… Извольте понять: живёшь
на земле, ни один чёрт даже и
плюнуть на тебя не хочет, не то что зайти иногда и спросить — что, как, и вообще — какая жизнь? по душе она или по душу человеку? А начнёшь умирать — не только не позволяют, но даже в изъян вводят себя. Бараки… вино… два с полтиной бутылка! Неужто нет у людей догадки? Ведь бараки и вино большущих денег стоят. Разве эти самые деньги нельзя
на улучшение жизни употреблять, — каждый год по нескольку?
— Разве есть прекрасная жертва, что ты говоришь, любимый ученик? Где жертва, там и палач, и предатели там! Жертва — это страдания для одного и позор для всех. Предатели, предатели, что сделали вы с
землею? Теперь смотрят
на нее сверху и снизу и хохочут и кричат: посмотрите
на эту
землю,
на ней распяли Иисуса! И
плюют на нее — как я!
Посреди торга толпа сгустилась до невозможности, и сидевшие тут
на земле торговки с яблоками, булками и плоскою королевецкою колбасою начали подавать сопровождавшему Пенькновского Кирилле — каждая от своих щедрот: кто булку, кто пару яиц, кто еще что было под рукою; притом опять каждая, подав эту жертву, набожно крестилась и с отвращением
плевала в сторону.
— Акцизный чиновник.
На земле в пьяном виде подрался, пробочник в меня собутыльник и всадил. Вот теперь он во мне наскрозь и пророс, мочи моей нет…
Плюньте на кончик, остудите хочь малость, слюнка у вас еще свежая.
— Мы, изменники, в дела ваши, в дела верных, нелицемерных сынов отечества, не мешаемся! — сказал пастор, стараясь удерживать свой гнев при виде уступаемой ему спорной
земли. — Мы, вот изволите знать, бредим иногда от старости; нами, прости господи, обладает иногда нечистый дух. (Тут пастор
плюнул.) Несмотря
на это, мы думаем о делах своих заранее. Грете! Грете!
Мамаев. В глазах у меня от слез помутилось, не помню, что было после того. Только, как выходил я от начальника, было у меня
на уме отблагодарить слугу, угостить его в трактире, да… вспомнил свое заклятие. Смекнул, нечистый хочет со мною шутку сшутить,
плюнул… а тут, будто из
земли вырос, стоит передо мною офицер при шпаге, сунул мне две грамотки в руку и говорит: «Отдай их Резинкину». Вот читай, не про меня писано.